Книга Я дрался за Украину - Антон Василенко

А де стара мати?»

А з кутків до його

Штири автомати!

(«Еще хотел спросить

А где старая мать?»

А из углов на него

Четыре автомата!)

Вот так бывало у нас. В декабре месяце 1950 года арестовали и меня. Подполье передало мне листовки, чтобы я расклеил по селу. Я к председателю сельсовета, прилепил ему на хату. Но я не знал, что у него в хате участковый сидит! Только прилепил — участковый выходит из хаты: «Что там такое?» Мне деваться некуда, говорю: «Да вот листовку кто-то прилепил». А у меня в кармане еще одна листовка, так я ее — в рот, пожевал-пожевал. Он увидел, бросился на меня — рот мне открывает. Но я ее проглотил, не дал вытащить. Участковый кричит: «Ты прилепил ее! И одну проглотил!» Ну, и арестовал меня, составил акт. Приезжает из Тучина милиция, забирают меня в тюрьму.

Пятнадцать дней я сидел в Тучине под арестом. После этого — суд, дали мне пять лет лагерей и отправили в Ровенскую тюрьму. Там как раз набирали этап на Волго-Донской канал, и приходит начальник тюрьмы с конвоем, отправляет меня туда. Уже вышли, и конвойный показывает на меня, говорит начальнику тюрьмы: «Да это пацан — упадет в воду, утонет!» И меня забрали в Иркутскую область. Ехали двадцать двое суток, семьдесят два человека в вагоне-«пульмане». Две печки стоит в вагоне, топится, а все равно холодно — такой сильный мороз.

Попал я под Иркутск, в лагерь № 1, и там отсидел два с половиной года. Когда меня привезли в лагерь, то сразу спросили, чем я занимался дома. Я говорю: «В колхозе строили конюшни». Так оно и пошло — дома строили, в Иркутске построили горсовет. Руководил нами генерал-лейтенант Лузянин, я его хорошо запомнил. Хороший был человек, заботился о нас.

А.И. — Как Вас встретили в лагере? Возникали конфликты между заключенными?

Н.Ч. — Нет, у нас было спокойно — ни драк, ни поножовщины.

А.И. — Уголовники и политические сидели раздельно?

Н.Ч. — Все вместе. И в лагере всякая нация была — и евреи, и узбеки, и татары, и кто хочешь. У нас бригадир работал москвич, молодой — хороший парень. Я с ним сразу познакомился, потом дружили.

А.И. — Как кормили в лагере?

Н.Ч. — Как сказать… Баланда. Но платили два раза в месяц по сто рублей — аванс и получка. Заплатили тебе деньги, ты хлеборезу двадцать пять рублей даешь, повару — двадцать пять рублей, и бригадиру — двадцать пять, потому что он тебя может на отдых направить или поставит на хорошую работу. Например, скажет: «Возьми, Коля, ведро и пойди возле домов гвозди пособирай». Это же легкая работа. И двадцать пять рублей себе оставлял — папирос куплю, туда, сюда. Пойдешь на кухню с котелочком — уже тебе повар баланды нальет погуще, хлеборез больше хлеба отрежет, кусок сахара отрубит побольше. А потом в бараке в углу поставили полную бочку соленой рыбы, трески — ешь сколько хочешь. Когда идешь на работу, то возьмешь себе рыбину, замочишь ее, а вечером приходишь, поджаришь и поешь. Так как у меня срок был маленький, то я работал на отдельной точке, строили офицерские домики. На отдельную точку идешь — с собой дают паек. А кто в рабочей зоне работал, тем обед варили.

Конвой тоже был неплохой. Солдат на вышке стоит — подходишь к проволоке, так он не стреляет, а кричит: «Не иди, а то буду стрелять!»

Я был пацан молодой, а девушки ходили, смотрели на нас. Как-то одна девочка подходит, бросила мне записочку через проволоку. Я взял, прочитал, говорю ей: «Завтра придешь, я напишу, тебе перекину». Пишет: «Я у отца одна, с 1939 года рождения. Отец — начальник автоколонны. Мать — учительница. Приходи ко мне, когда тебе будет срок освобождаться. Напиши, какого числа будешь освобождаться». Совсем молодая — четырнадцать лет, но уже прилично выглядела, такая жопастая. На второй день вижу — опять ходит возле проволоки. Я ей написал: «Когда буду освобождаться, не знаю. Как буду знать, тебе передам».

Когда Сталин умер, я попал под амнистию. У меня мысль была одна — домой. Когда я освобождался, то приехал отец этой девушки, мать и она. И хотели, чтобы я шел к ним. Я сказал, что сначала поеду домой. У нас же еще одна беда случилась — мою мать в 1952 году тоже посадили. Мама работала звеньевой в колхозе, их звено было призовое, и им за хорошую работу дали премиальный сахар. Сказали сахар раздать на все звено, а его кто-то украл. Сказали, что это моя мама утаила сахар, и ее осудили на два года. Но когда я приехал в село, то мама уже была дома — около года отсидела и тоже попала под амнистию.

Вернулся я в село и больше никуда не поехал. Та девушка из Иркутска написала мне письмо, а я ответил, что больше туда не поеду, что эта Сибирь мне и так надоела за два с половиной года.

Приехал домой, и что же — мать сидела, я приехал из лагеря. Ничего у нас нет. В нашем доме колхозный столяр колеса делал, кузницу устроили, кузнец ковал. Я пришел, говорю им: «Выбирайтесь из хаты! Уже приехал хозяин». Они хату освободили, и так я жил помаленьку. Пошел к председателю колхоза, говорю: «Дайте мне где-нибудь огород». Дали мне огород за селом, а засеять нечем, нет картошки на посадку. Люди мне нанесли — кто ведро, кто два ведра картошки, кто полмешка. Посадил огород, завел овечек. Пошел на работу в колхоз — возчиком, подвозил корма на ферму. Картошка в тот год уродилась хорошая, три куста — ведро картошки. На зиму насыпал себе целый кагат, уже стало легче жить. Так с тех пор здесь и живу. Женился, взял жену с ребенком — парень ходил к ней и бросил, она родила ребенка от него. И еще четверо родилось моих. Всех вырастили, воспитали, вывели в люди. Моей жены сейчас уже нет в живых. Между прочим, она в свое время тоже помогала подполью.

Николай Чутик, май 2014 года

Тут я родился, всю жизнь прожил и тут жду смерти. Пока еще шевелюсь, хожу в церковь — слава Богу, наша церковь не пошла в Московский патриархат, а пошла в Киевский. Сейчас я считаюсь участником боевых действий, езжу в Клевань на лечение, в санаторий.

Очень волнуюсь из-за того, что сейчас происходит. Если бы я был в суде старшим, то я бы Януковича повесил вверх ногами! То, что сейчас люди гибнут — это из-за него.

Вот такая моя история. Жизнь прошла, как на долгой ниве… Всего хватало — и хорошего, и плохого…

Интервью, лит. обработка и перевод: А. Ивашин

Автор выражает благодарность Александру Остапенко за помощь в организации интервью